Неизбежность возникновения уникальных личностей даже в самом стандартизированном обществе обеспечена тем, что человек – духовное существо. Механизмы усвоения интеллектуальной, культурной информации слишком сложны и персонифицированы, чтобы приводить к гарантированному воспроизводству данного типа духовной самоидентификации личности в пределах исторической доминанты. Одинаковое воспитание и сходный комплекс положительных знаний получают люди, очень разные но психологическому и умственному типу. Результат духовной адаптации личности в определенной, типической культурной среде может оказаться нетипическим. Как же охватить все разнообразие результатов духовного возмужания? Современная наука настойчиво стремится выйти за пределы расчерченной и детерминированной картины мира, найти адекватное обозначение феноменальным явлениям жизни, даже самым странным. Конформное поведение людей в обществе легко поддается социологическому и психологическому анализу. При этом наука отделяет тот незначительный слой людей, для которых стереотипное поведение оказывалось почему-либо невозможным. Ю. Бессмертный предлагал назвать такие случаи “казусом” [5]. В понятие казусных явлений включается и просто пренебрежение правилами общепринятого, и осознанное стремление реализовать свой личный идеал. Но для обозначения носителя “казусного поведения” в научном аппарате также нет термина. Представляется, что достаточно адекватное название для такой находящейся “вне” общепринятого (out of line) личности – это образное выражение “белая ворона”. Обозначение, возможно, рабочее, но вполне корректное по признаку выноса определения за пределы устойчивых научных терминов в область чувственных образов. Термин носит феноменологический характер, т.е. может быть представлен как описание реального явления. Понятие “белая ворона” в обществе обозначает тип исключительной духовной самобытности, самодостаточности, устойчивости к внешнему влиянию, своего рода “закрытость” внутреннего духовного мира от духовной жизни общества в целом. Выпадающая из ряда общепринятого “белая ворона” – вовсе не обязательно провозвестник будущего. Это просто то, что стоит “вне круга”, а значит, не может быть описано в категориях “внутри круга”, это просто – иное. Герцен в письмах под названием “Концы и начала” задается вопросом, почему некоторые люди словно не видят очевидного удобства и выгод и готовы по доброй воле “броситься в водоворот”. Он не находит никакого логического объяснения: “Зазноба и помешательство – своего рода таланты и по воле не приходят… иному сон милее отца и матери, а другому сновидение… Что лучше? Я не знаю; в сущности, и то и другое, пожалуй, сведется на один бред” [1, с. 29]. Ф. Достоевского это странное свойство человеческой души не удивляет: в пафосе утверждения иррациональности человеческого выбора состоит его “закон страдания”. В “Записках из подполья” он пишет: “И почему вы так твердо, так торжественно уверены, что только одно нормальное и положительное… только одно благоденствие человеку выгодно? Не ошибается ли разум-то в выгодах? Ведь, может быть, человек любит не одно благоденствие?.. Может быть, страдание-то ему ровно настолько же и выгодно, как благоденствие? А человек иногда ужасно любит страдание, до страсти, и это факт” [б]. Выходит, что появление “странных” личностей, не разделяющих общественной шкалы ценностей, неизбежно. Массированный натиск однородной духовной информации (все равно какой: книжное знание или традиционный чувственный и религиозный опыт) не всегда может изменить внутренний каркас такой личности. Усваивая новую информацию, иной человек обладает силой оставаться собой даже в агрессивной культурной среде. А. Солженицын, А. Лосев, Д. Лихачев, А. Сахаров сумели сохранить высокий строй своей души, пройдя даже через воздействие репрессивной культурной среды тюрем, ссылок и лагерей. Сопротивление общепринятому, типическому в данном обществе может стать и источником счастливой судьбы, и источником личной трагедии. Совсем не обязательно при этом считать их творцами нового, “непонятыми гениями”. Хранить строй души, отличный от господствующего в данном времени, — это значит быть “белой вороной” без особой надежды превратиться в пророка. Какое значение имеют их судьбы в истории и для исследователей? Стереотипное поведение чаще становится предметом социологического и исторического анализа, поскольку через героев и “типичных представителей” проходит доминанта эпохи. Исследование судеб “белых ворон” дает другое – представление о диапазоне выбора в данную эпоху, об ее альтернативных возможностях. Как считает один из сторонников “микроистории” П. Уваров, “…именно исключительные случаи дают очень полную информацию о нормах, существующих в обществе…” [7]. Значительные шаги на пути индивидуализации проделали история ментальностей, социокультурные способы исследования, использование “микроскопа” в истории, различные варианты качественного анализа. Однако расшифровка поведения личностей “казуального” поведения требует применения в том числе и адекватно иррациональных методов. Необходим такой же “выход за линию”, за пределы традиционной научности. Есть область человеческого опыта и знания, которая занимается только особенным и никогда – всеобщим. Это культура, если исключить область “массовой культуры”, принадлежащей к индустрии в области духовного потребления. В отличие от науки, которая только начинает разрабатывать концепцию индивидуальности, культура этим всегда и занималась. В поле культуры понятие “белая ворона” обретает солидную традицию. Попробуем “перевести” чувственные оттенки понятия “белая ворона” на язык логики. По признаку преимущественной ориентации на самобытность, род традиционности или чуткость к неведомому будущему можно считать, что “белые вороны” бывают двух видов: а) пророки (предвестники, фантазеры); б) раритеты (самобытники, традиционники, “чудаки”). Первых можно назвать провозвестниками. Судьбы их величественны, прекрасны и всегда трагичны. Трагизм заключается в самой ситуации, образно выраженной А. Пушкиным: “Я вышел рано, до звезды…”. Так, у начала русского самосознания стоят две одинаковые фигуры, вышедшие “до звезды”, которые отразили два способа осознания “русской идеи”. Это Пушкин и П. Чаадаев. Духовный тип Пушкина спонтанен, его “философия духа” – гармония. В его вое приятии мира нет дискурсивности. Суть, целое схватывается интуитивно, сразу в полной целостности, озаряется живым и непосредственным чувственным знанием, что и является признаком гения. Уникальность гения Пушкина состояла в том числе и в исключительном чувстве истории, умении схватывать историческое прошлое в цельности, в сложности связей – через конкретные образы. В его трагедии “Борис Годунов” – вся формула допетровской Руси. Выбор жанра трагедии сродни греческой интуитивно точен. Высокая поэзия, блеск мысли – и почти никакого действия, одни разговоры. Ведь действие – это драма, а драма – борьба личностей. А до Петра I в России преобладало начало семейственное, родовое, но не личностное. Поэтому и у Пушкина в XVII веке не драма – трагедия. Чувственное восприятие исторического времени оказалось точнее исторических знаний. Только десятилетия спустя прозвучала оценка историка К. Кавелина: “У нас не было начала личности… с XVIII века оно стало действовать и развиваться” [8, стлб. 65]. Только вместе с личностью в XIX веке появилась на сцене драма. Выделение индивидуального фактора в русской истории шло рядом с осознанием личности в русской культуре. Если Петр I научил русских читать, Пушкин -чувствовать, то иной тип духовного пророка-одиночки Чаадаева научил русских думать. По прошествии поколений становится понятно, что он совершил интеллектуальный подвиг, соизмеримый по последствиям с петровским. Он взорвал русскую культуру мыслью – и она впервые внятно заговорила собственным голосом. С Чаадаева нача-тась русская философия и самостоятельная русская мысль. Следующий по соразмерности шаг в XIX веке сделал император Александр П, когда :ктом 17 апреля 1863 года отменил в России телесные наказания. Тем самым он создал словия для превращения подданных в граждан, в личностей. Благодаря всему этому русская культура, русская нация осознала себя, заговорила. Возникло ее лицо и .ыделилось понятие “личность” с ее возможностью внутренней свободы. Те, кого мы называем “пророками”, открывают важную составляющую личности -юзможность ее внеисторичности (или всеисторичности). В России с ее литературо-ентрической культурой внеисторический облик личности полнее всего был понят и выражен в литературе. При равновеликости гения типы Н. Гоголя историчны, а герои Достоевского – вне времени. На этой зыбкой грани вечного и конкретного осуществилось литературное познание мира и человека – удивительный результат русcкой культуры XIX века. В начале XX века Д. Овсянико-Куликовский написал трехтомную “Историю русской интеллигенции”. В этой исторической работе серьез-ный научный анализ ведется исключительно на “образах” интеллигенции от Онегина до Штольца [9]. Философская и социологическая мысль в России лишь в конце XIX – начале XX века подошла к анализу “внеисторического” (вечного) аспекта уникальных явлений русской жизни, например интеллигенции. Только авторы сборника “Вехи” решились открыто предложить принципиально иную меру истории человека – его духовную идентичность. “Белые вороны”, которые оказываются в положении “пророков”, реализуют свою внутреннюю духовную идентичность; их поступки мотивированы собственными ценностями и не всегда совпадают с общепринятым мнением о необходимом и полезном. Такими пророками были Ф. Тютчев, Ф. Достоевский, В. Соловьев, авторы “Вех”. Г. Шпет говорил о “разумной непонятности лирики Тютчева и непонятной разумности трагики Достоевского” [2, с. 33]. “Пророки” всегда одиноки среди современников и редко оцениваются ими по истинной своей значимости. Но при этом они – активные творцы, их духовная сущность с иной системой ценностей активно направлена в мир, их деятельность самоосуществления ориентирована вовне, к людям. Социокультурное место личностей “пророков” – конфликт, конфронтация с типичным, с “духом времени”, с общепринятым. Их шансы на признание современниками и согражданами почти равны нулю – процесс общественной духовной адаптации редко оказывается короче человеческой жизни. Это о них сказано: “Нет пророка в своем Отечестве”. Высокая общественная оценка таких людей возникает лишь с изменением общепринятой системы ценностей. Признание последующими поколениями превращает “пророческое” бунтарство в очередное типическое явление, принимаемое новой эпохой за обязательное, общепринятое, и это их вторая смерть. Самый частный мотив самооценки “белых ворон”, которые получили функцию провозвестников, – трагизм несвоевременности, выполнение некоего предназначения, отрешенность от собственной судьбы. Пушкинский “Пророк”, написанный двадцатисемилетним поэтом, – образное выражение этой трагической самооценки: “Духовной жаждою томим…”. Пророк видит, слышит, говорит не от себя, а по воле “Божьего гласа”, исполнившись Его мудрости и всеведения. Второй тип “белых ворон” – это “чудаки”. Людей, которые молчаливо храпят свой внутренний духовный мир, общество снисходительно-презрительно именует чудаками, “окаменелостями”, раритетами и т.п. Это люди, которые находятся в своего рода “внутренней эмиграции”, им достает душевных сил лишь на сохранение своей самобытности. Живя по непонятным другим “законам души”, они иногда изумляют общество радикализмом и нелогичностью поступков – с точки зрения общепринятых норм. Так, среди поэтов Серебряного века рано стал выделяться А. Добролюбов. По таланту первых стихов ему прочили славу соперника А. Белого, Н. Гумилева. Неожиданно для всех молодой человек ушел из “общества”, из дома, из Москвы в буквальном смысле пешком – по России. Когда он вернулся через несколько лет, то изумил прежних друзей естественностью своего нового облика: борода, крестьянская одежда. И писал он теперь не стихи, а религиозные псалмы. Несостоявшаяся судьба поэта заменилась состоявшейся судьбой человека, жившего в полном согласии с собственной душой. А сколько читателей начала XX века жалели о том, что автор “Войны и мира” и “Анны Карениной” писал уже не романы, а назидательные статьи и наивные притчи. Но об этом нисколько не жалел сам Л. Толстой. В последние годы жизни он главный смысл своего творчества видел в назидательной книге советов “Путь жизни”. Однако среди этого типа “белых ворон” активно пишущие и пропагандирующие свои взгляды — редкость. Есть множество безвестных или малоизвестных людей, “не вписавшихся в эпоху”, не выразивших ее главных тенденций и не оставивших почти никаких знаков самоидентичности, и потому неинтересных историкам-глобалистам. Такой тип “белой вороны” можно увидеть в образе Ильи Ильича Обломова из романа И. Гончарова. Демократический критик XIX века Н. Добролюбов признавал “обломовщину” историческим следствием эпохи крепостного права и предрекал роману недолгую жизнь. Но оказалось, что Обломов несет в себе укорененное в архетипи-ческих глубинах внеисторическое представление “как надо жить”. Современный нам историк А. Дружинин заметил, что “Обломов любезен всем нам и стоит беспредельной любви” [10]. Предчувствие этой двойной (исторической и внеисторической) судьбы “обломовщины” в XIX веке мы найдем лишь у Д. Писарева. Критик обратил внимание на людей, подобных Обломову, как “явление переходной эпохи; они стоят на рубеже двух жизней: старорусской и европейской, и не могут решительно шагнуть из одной в другую” [II]. Это состояние межеумочности, недоверия к определенности, однозначности выбора и ставит “белую ворону” вне конкретного исторического времени. Личность сумела сама себе определить “пространственный мирок”, который “ограничен и довлеет себе, не связан существенно с другими местами, с остальным миром” [12]. Заметим, что у тех персонажей романа, которые окружали Обломова (Ольга, Штольц), его немотивированное нежелание покидать свой уютный “мирок” вызывало куда большее раздражение, чем у современного читателя, нередко очарованного обломовской идиллией. Таково отличие конкретно исторической оценки от вневременного чувственного восприятия. Таким образом, вопрос о научной идентификации обыкновенных “негероических”, но и нетипических личностей выходит за рамки исключительно научных методов. Такие “белые вороны” часто ускользают от глобальных характеристик больших социальных страт. Высокая ценность самостоятельной, внутренней мотивации возрастает на стыке социальных групп, при парадоксальном соприкосновении различных культурных типов – так возникают социокультурные фантомы. Таковы, например, были замечательные средневековые монахи, происходившие из старых солдат. В России бывали самобытные дворяне из мужиков, генералы из казаков: А. Скобелев, П. Котляревский, граф Н. Евдокимов. Биография всесильного фаворита Анны Иоановны Э.-И. Бирона, по имени которого целая эпоха именуется “бироновщиной”, графа и обладателя Андреевской и Александровской орденских лент, начинается с неясных упоминаний о службе в Ревеле “по распивочной части”. Да и первый в России генералиссимус А. Меншиков происходил из простонародья. Число таких самодостаточных людей увеличивается в периоды социальных смешений, культурно-цивилизационных сдвигов, радикальных подвижек в духовной сфере. Так, самые ярые протестанты получались из добрых католиков (М. Лютер), самые талантливые критики учения К. Маркса из ученых марксистов (авторы “Вех”), самые радикальные демократы – из бывших “первых секретарей” и т.п. Ренегаты всегда “большие католики, чем сам папа”. Напротив, стабилизация общества расширяет поле типичности, упрощает личность. делает культурную среду более репрессивной по отношению к “инаковости”. Общественная активность и конфликтность таких внутренне мотивированных личностей обычно невысока, их самовыраженность направлена не на получение общественного признания, а на достижение состояния гармонии, “согласия с самим собой”. Самооценка своей судьбы у этого типа “белых ворон” обычно много выше, чем общественное измерение их жизненного успеха. Обществом они воспринимаются как чудаки, безумцы, “не от мира сего”, неумеющие жить, неудачники и т.п. Но возникновение и существование “белых ворон” в обществе неизбежно, если человек – существо духовное, с собственными умом и волей. Эффект “белых ворон” -гарантия сохранения вневременной индивидуальности, преодоления исторической энтропии. Они создают особую культурную традицию, дающую право быть “не от мира сего”, поступать наперекор общепринятому. Они – хранители своеобразной эстафеты духовной независимости. А. Ахматова и И. Бродский в XX веке выстояли потому, что в XIX веке сумел жить Пушкин и устоял Чаадаев.