• Thu. Mar 28th, 2024

TrainingsNews

Jobs/ Internships/ Trainings

На пути к глобальному кризису

May 31, 2021
APPLY FOR THIS OPPORTUNITY! Or, know someone who would be a perfect fit? Let them know! Share / Like / Tag a friend in a post or comment! To complete application process efficiently and successfully, you must read the Application Instructions carefully before/during application process.

На пути к глобальному кризису
Реформа началась в 1965г. с проведения новой административной централизации, упразднения совнархозов и восстановления центральных промышленных министерств, ликвидированных Хрущевым. Были созданы также крупные государственные комитеты (Госкомцен, Госснаб и Госкомитет по науке и технике). Вместе с тем предприятия получали некоторую автономию.
Реформа хозяйственной деятельности предприятий, подготовлявшаяся в течение ряда лет группой экономистов под руководством Либермана, была, наконец, изложена в двух документах, обнародованных 4 октября 1965г. Это были постановления «об улучшении планирования и стимулирования производственной экономики» и «о государственном производственном предприятии при социализме». Эти документы, казалось, свидетельствовали о желании расширить автономию предприятий. Число обязательных показателей было сведено до минимума. Параллельно с сохранением валовых показателей, несмотря на их признанное несовершенство (заключавшееся в том, что предприятия добивались высоких показателей, используя наиболее дорогое сырье и, продолжая, таким образом, расточительствовать) были введены новые: стоимость реализованной продукции (для того чтобы побудить предприятия к сокращению выпуска не пользующейся спросом продукции и повышению качества), общий фонд з/платы, общая сумма централизованных капиталовложений. Чтобы стимулировать инициативу предприятий, часть доходов оставлялась в их распоряжении. Величина ее определялась по строгим нормам, чтобы помешать директорам предприятий добиваться прибыли любым путем, а министерствам изымать больше положенного. Для того чтобы стимулировать принятие «завышенных» планов, было решено увеличивать премии в случае запланированного перевыполнения планов это предполагало, что отныне каждое предприятие будет более свободно обращаться с пятилетним планом.
Практика реализации реформы показала, что проблемы связанные с природой экономических показателей и с «ведомственностью», остались нерешенными. Новые показатели вводились с трудом.
Главной причиной постоянных сбоев в экономике оставалась «ведомственность». Эта болезнь возникла еще в 30-е гг. как следствие утверждения принципа вертикального подчинения в системе министерского планирования и управления. Замкнутые на Москву иерархические пирамиды непосредственно управляли предприятиями и организациями, разбросанные по всей территории Советского Союза.
Не существовало практически никакой серьезной прямой связи между соседними предприятиями, если они принадлежали разным министерствам.
Уже с первых шагов проведения реформы стало ясно, что она представляет собой набор разрозненных и противоречивых мер.
Реформа 1965г. – самая решительная из всех попыток внести изменения в экономику – одновременно с провозглашением хозяйственной самостоятельности предприятий сохраняла министерства, ведомства с их верховной экономической и административной властью над предприятиями. К тому же Л.И. Брежнев и его окружение, хотя и вынуждены были пойти на принятие «Положения о социалистическом государственном производственном предприятии» и ряда других документов, открывавших пути реформе народного хозяйства, фактически сразу же стали блокировать их проведение в жизнь.
Управление хозяйственной жизнью страны снова стало осуществляться на основе принципов, выработанных в 30-40-е гг. Даже когда речь шла о довольно глубоких экономических переменах не было никаких сколько-нибудь серьезных попыток подкрепить их демократизацией политических порядков, не был проведен пересмотр идеологических догм относительно социального рынка, товарных отношений, плюрализма. Наоборот, с конца 60-х гг. гонениям стали подвергаться ученые и научные направления, искавшие решение экономических проблем на путях расширения сферы действия закона стоимости и рыночных отношений.
Административно-командный строй нашей экономики не исчез и в результате менее широких мероприятий, сравнительно с реформой 1965г., проводившихся в 70-е гг.
Конечно, кое-что в системе хозяйствования менялось. Крайне централизованная, командная, административно-директивная экономика «в чистом виде» сменилась иной ее разновидностью – своего рода экономикой согласования или согласовывания.
Сельское хозяйство оставалось наиболее слабой отраслью в советской экономике. Начиная с 70-х гг. его рост был незначителен. К тому же в течении пятнадцати лет страна пережила восемь сильнейших неурожаев, которые власти пытались оправдать климатическими причинами.
В сложившихся условиях правительству пришлось прибегнуть к массовому ввозу зерновых. Эти проблемы встали во весь рост, начиная со второй половины 60-х гг. – именно в тот период, когда правительство осуществило масштабные инвестиции в сельское хозяйство.
Банкротство сельскохозяйственной программы Хрущева поставило новое руководство страны с самого начала его правления перед необходимостью пересмотра аграрной политики. Первые предпринятые в этой области шаги были многообещающими.
В марте 1965г. был ослаблен контроль над колхозами, до которых теперь доводился рассчитанный на пять лет план продажи продукции по стабильным ценам. Сверхплановый продукт мог сдаваться в государственные приемные пункты по повышенным ценам. Этот весьма значительный рост цен оказался все же недостаточным, чтобы обеспечить самофинансирование колхозов, так как цены на сельскохозяйственные машины и удобрения росли еще быстрее и не покрывались субсидиями.
Колхозники получили право на пенсию, социальное страхование и, наконец, на гражданский паспорт. Эти меры положившие конец той юридической дискриминации, которая, начиная с 30-х гг. держала колхозников в положении «граждан второго сорта» не смогли, однако, остановить все более массовое бегство населения из сельской местности.
Брежнев был активным поборником политики крупных капиталовложений в аграрный сектор, которые превысили пятую часть всех инвестиций.В результате в этом отношении сельское хозяйство впервые заняло почетное место, в ряду приоритетных отраслей народного хозяйства обогнав даже легкую промышленность. Тем не менее, новая политика центра не могла переломить негативные тенденции в развитии этой отрасли до тех пор, пока в государстве господствовал принцип коллективного хозяйства, нацеленного не на обеспечение развития производства, а на изъятие прибавочного продукта.
Частный сектор и коллективное хозяйство оставались абсолютно несовместимыми.
В надежде повысить эффективность сельского хозяйства правительство прибегло к многочисленным реформам, направленным на реорганизацию управления колхозным производством, чтобы, прежде всего, укрепить связь сельского хозяйства с комплексом отраслей по производству продуктов питания.
Начиная с 1977-1978гг. в стране стали создаваться «производственные объединения», призванные повысить специализацию в производстве и увеличить переработку сельхоз-продуктов.
Как и в промышленности, основным результатом «реформы» стало возникновение новых административных структур с риском еще более утяжелить бюрократическое управление сельским хозяйством. Само существование коллективного хозяйствования, силой насажденного в 30-х гг., и затем поддерживаемого соответствующей системой общественно-экономического контроля, ставило препятствия повышению эффективности сельскохозяйственного производства уже в психологии и образе поведения, как крестьян, так и их руководителей.
Брежневская стратегия, консервирующая прежние структуры путем значительных финансовых инъекций в сельское хозяйство, не смогла решить его глубинной проблемы: отчуждения крестьянина от земли. Аграрная политика рассматриваемого периода способствовала лишь росту затрат и расточительства. Если после смерти Сталина сельское хозяйство в СССР было в плохом состоянии, но затраты на него были минимальными, то после смерти Брежнева сельское хозяйство оставалось таким же слабым, но обществу приходилось тратить на него огромные капиталовложения.
Стабильная и спаянная правящая верхушка к тому же быстро дряхлевшая – своего рода «олигархия слабоумных стариков», – удерживала власть, благодаря согласию в главном: стремлении институционализировать властные отношения, защитить интересы бюрократических структур и сохранить коллективное руководство, сосредоточенное в руках одного человека – символа .
Политический консерватизм или экономическая реформа, стабильность кадров или выдвижение новых поколений функционеров, личная преданность или компетентность, жесткое администрирование или допущение элементов рынка, приоритете тяжелой и оборонной промышленности или легкой, «партийность» или технократические ценности, руководящая роль партии или активность «масс» в общественных организациях, более или менее надежно контролируемых – все эти фундаментальные проблемы, решение которых предполагало выбор, никогда не доводились до конца из-за боязни нарушить консенсус, коснувшись сути вещей.
Такой подход к делу приводил к торможению, а затем и провалу многих попыток реформ, проистекавших из желания решить проблемы, не затрагивая причин их возникновения; централизации, бюрократизма органов управления, утвердившегося еще в 30-е гг.
Основные усилия направлялись на развитие оборонной промышленности, энергетики, сельского хозяйства и Сибири. Первоочередной задачей стало, как можно быстрее и возможно в большем объеме найти излишки энергоносителей и экспортного сырья и за счет их продажи снять необходимость реформ, направленных на повышение качества продукции и интенсификацию производства.
Крупные инвестиции в сельское хозяйство, запуск инфляционных процессов в сочетании с новой административной централизацией экономики, с усилением контроля стали той “легкой дорожкой”, по которой пошла дряхлеющая правящая верхушка.
В этих условиях беспрерывно выхолащиваемая реформа не могла не принять чисто косметический характер.
В безуспешном стремлении рационализировать управление предприятиями — очень разбросанными, плохо координируемыми и целиком зависящими от неэффективных- вертикальных структур. Не принесли желаемых результатов и попытки сбалансировать равномерное экономическое развитие.
Выбор легких решений, предпочтение консервативным мерам, отказ от радикальных преобразований, торможение, а затем и провал беспрестанно выхолащиваемой реформы, ни один из вариантов которой никогда не получал единодушной оценки в руководстве партии, – все это обусловило вползание советской экономики в кризис, в полной мере проявившийся со второй половины 70-х гг. Он стал несомненным и неопровержимым фактом, признанным руководителями, пришедшими к власти в 1985г., важнейшей причиной, вызвавшей необходимость глубинной «перестройки», провозглашенной новой революцией.
С конца 60-х гг., когда упрочились позиции Л.И. Брежнева и его группы в партийном руководстве, пресловутое стремление к стабильности обернулось едва ли не полным отказом от каких-либо перемен, более того – способствовало «тихой реставрации» многих элементов сталинизма в жизни советского общества. Односторонний половинчатый характер сдвигов 50 – начала 80-х гг. яснее всего проявился в изменениях экономического и политического устройства советского общества. Возраставшее несоответствие административных, внеэкономических методов хозяйствования требованиям развитого индустриального и зарождавшегося научно-индустриального производства заставляло вновь предпринимать попытки изменить экономические порядки, сложившиеся в 30-40-е гг. Однако попытки эти не затрагивали основ административно-директивной системы. По большей части они имели организационно-технический характер.
Создавались и ликвидировались министерства, совершенствовались нормативы и системы оплаты труда. Общие же принципы директивного управления оставались нетронутыми.
Так же как и перемены в хозяйственном механизме, глубокой непоследовательностью и противоречивостью отличалась в 50-70-е гг., эволюция политической системы, унаследованной от предшествующего периода.
В общем, и целом политический режим перестал быть таким произвольно-тираническим, каким он был при Сталине. Впрочем, при отсутствии коренных экономических преобразований на демократизацию советского общества вряд ли можно было рассчитывать всерьез. Пока и поскольку в экономике сохранялись преимущественно административное, директивное планирование и командное, внеэкономическое управление хозяйством, поскольку неизбежно сохранялись основы для господства авторитарных, недемократических порядков и в политике.
Поэтому в 50-70-е гг., не был разрушен авторитарный строй политической жизни: просто произошел переход от одних форм авторитарности, кровавых и беспощадных, к другим, менее одиозным, но столь же недемократическим.
Непоследовательными, половинчатыми были и перемены в сфере внешней политике и международных отношений.
Советские люди получили возможность знакомиться с экономическими, социальными, научными, культурными достижениями зарубежных стран, с образом жизни их населения, увидели, какой многоцветной может быть общественная жизнь. Это также стало важным фактором усиления объективной потребности в преобразованиях советского общества.
Можно привести немало данных, свидетельствующих о росте производства, повышении благосостояния, движении культуры. Но ход процесса оставался существенно противоречивым и стал к тому же быстро затухающим. Слегка подновленная, а не преобразованная общественная система обеспечивала относительный успех только на отдельных направлениях роста – преимущественно там, где можно было экстенсивно продолжать незавершенные индустриализационные и связанные с ними процессы, более или менее поддающиеся административно-директивному регулированию. Там же, где дело касалось потребностей новой эпохи, все сильнее действовала тенденция торможения и застоя.
В движении производства подобная неравномерность выступила особенно ясно. Именно в 50-70-е гг. СССР догнал наиболее развитые страны Запада по объему выпуска продукции, наиболее типична для индустриальной стадии народнохозяйственного развития. И если в расчете на одну душу населения к началу 50-х гг. в нашей стане все еще производилось гораздо меньше стали, угля, электроэнергии, цемента, чем в большинстве промышленно развитых государств, то к началу 80-х гг., среднедушевые показатели их производства в нашей стране стали такими же, как в США, ФРГ, Японии, Англии, Франции.
Завершились и индустриальные сдвиги в сфере занятости. В промышленности и полупромышленных отраслях к началу 80-х гг. сосредоточилось 48% работающего населения, а не 30-35%, как за тридцать лет до этого, в сельском хозяйстве 20%, а не 45-50%. Советская экономика стала индустриальной не только в ключевых точках, но и на большей части хозяйственного пространства.
Однако отсутствие радикальных перемен в экономических и политических механизмах заметно мешало там, где завершение той же индустриализации ставило более сложные проблемы, требующие не экстенсивных, а интенсивных подходов. Скажем, проблему обеспечения при малой занятости в сельском хозяйстве не минимального (к тому же неустойчивого) достатка продовольствия, а его настоящего изобилия, характерного для большинства стран с индустриальным производством. Или проблемы поддержания отвечающего мировым стандартам качества продукции, развертывания сложной современной инфраструктуры, гарантированной системы обслуживания и т.д.
Еще важнее, что сохранение основных начал административно-авторитарной системы мешало решению главной задачи народнохозяйственного развития – общей интенсификации экономики, развертыванию научно-технической революции, переходу от индустриального к научно-индустриальному производству.
Особенно неутешительными выглядят итоги становления научно-индустриального производства в сравнении с ходом аналогичного процесса во многих других странах, где развитие научно-технической революции и научно-индустриального производства достигло гораздо более высокой ступени. В США, например, в 1985г. действовало почти 1,5 млн. электронно-вычислительных машин, в СССР лишь несколько десятков тысяч. В результате наша страна оказалась перед угрозой нового стадиального отставания по уровню народно-хозяйственного роста, отчасти напоминающего то, какое существовало до 30-х гг. Тогда у нас преобладало до индустриальное производство, в промышленно более развитых государствах – индустриальное. К началу 80-х годов наша экономика все еще оставалась по преимуществу на индустриальной стадии, между тем как экономика развитых капиталистических стран поднялась на стадию научно-индустриальную или приблизилась к ней. Обеспечить переход на качественно новую стадию экономического роста без коренного изменения общественных порядков оказалось невозможным. В этом смысле недостаточно измененный хозяйственно-политический механизм стал действовать как механизм торможения. Более того, все основные показатели экономического роста страны неуклонно ухудшались на протяжении всего рассматриваемого периода.
Только во второй половине 60-х гг. эти показатели улучшились (сказалось непродолжительное воздействие реформы 1965г.), но затем отмеченную тенденцию уже ничто не нарушало. Даже «любимое дитя» административно-командной системы — комплекс оборонных отраслей не сумел вырваться вперед по сравнению с другими «невоенными» отраслями промышленности.
Результаты полуотказа от сталинских порядков очень заметно сказались и на уровне жизни. Сравнительно с полунищетой сталинского времени материальное положение основной части населения в 60-70-е гг. существенно улучшилось. Заработная плата большинства рабочих и служащих, а затем и доходы колхозников перестали тяготеть к абсолютному прожиточному минимуму и постепенно поднялись до уровня, обеспечивающего значительным слоям трудящихся некоторый достаток.
Улучшились жилищные условия: отдельная квартира или отдельный дом превратились в преобладающий тип городского жилища; коммунальная теснота, бараки, трущобное жилье стали уделом не основной массы, но меньшей части горожан.
В народную жизнь вошла сложная современная техника. Телевизор, радиоприемник, холодильник, бытовой газ и другие коммунальные удобства составили обыденный, привычный элемент повседневного быта большинства горожан и многих сельских жителей. Исчез отпечаток бедности в одежде советских людей. Улучшилось даже питание, мясо и молоко, хоть и с перебоями и в совершенно недостаточных размерах, появилось на столах большинства советских людей.
Сравнительно с началом 50-х гг. благосостояние советских людей изменилось качественно в смысле преодоления той стагнации жизненного уровня, посредством которой решалась проблема накопления в рамках форсированной индустриализации. Однако наверстывание в этой области, осуществляемое в рамках недостаточно измененной административно-авторитарной системы, так и не завершилось на протяжении трех десятилетий. Этот процесс остался незаконченным, неполным. Более того, его растягивание на несколько десятилетий означает, что подъем жизненного уровня лишь временами принимал подлинно радикальный характер: с годами он все чаще переходил в медленную эволюцию, полную диспропорций и противоречий, мало кого удовлетворяющую.
Однако основное противоречие не в сравнениях с другими странами и периодами. Практически и политически важнее иное. На протяжении десятилетий реализация возможных плодов поворота в сторону благосостояния ограничивалась отсутствием радикальных экономических реформ и последовательной демократизации. С другой стороны, ничто в эти годы не сдерживало развитие народных потребностей, где произошел действительно революционный скачок. Повышение образования и квалификаций, урбанизация, ослабление всенародного страха и оцепенения, увеличение открытости общества и проистекавшее отсюда постоянное распространение знаний о положении за рубежом – все это создавало почву для коренного изменения представлений о нормах и идеалах повседневной жизни. Начавшийся – пусть и недостаточный – подъем благосостояния дополнительно подстегивал, ускорял процесс обогащения потребностей.
Фактически по большинству объективно измеряемых показателей условия жизни улучшались. Но потребности выросли в гораздо большей мере. Рост благосостояния ограничивали также перебои в снабжении, необходимость постоянных усилий и хлопот в сфере обслуживания, набиравшая силу инфляция.(особенно с конца 70-х гг.)
Недовольство этой ситуацией не становилось меньше от того, что отцы и матери поколения советских людей, вступивших в трудовую жизнь в 60-70-е гг., десятилетиями находились без нормального жилья и нормального питания. Наоборот, значительные слои народа были удовлетворены своим материальным положением в меньшей мере, чем предшествующие поколения. Постепенно стал увеличиваться разрыв между реальными, существующими условиями жизни и жизненным стандартом, тем жизненным уровнем, который большинство населения стало рассматривать в качестве нормального и необходимого.
О противоречивом характере развития – улучшении сравнительно с прошлым и разительном несоответствии глубине назревших перемен свидетельствует и характер изменений, происшедших в социально-культурном облике народа.
Нового уровня достигли урбанизационные процессы. С появлением в 50-60-е гг. паспортов у колхозников и с уничтожением их полукрепостной «привязанности» к земле перелив населения в города на некоторое время принял даже больший масштаб, чем в годы первых пятилеток и после войны.
Система школьного обучения развивалась темпами, вполне соответствовавшими урбанизации или даже опережавшими ее. Уже в 50-е гг. совершился переход от всеобщего начального к всеобщему неполному среднему образованию.
В течение 60-70-х гг. был осуществлен и переход к всеобщему полному среднему образованию. В результате такое и более высокое образование в 1979г. имело более 64% всех трудящихся. Но если иметь в виду не школу, а культуру в более глубоком смысле, как систему ценностей, норм, образцов поведения, дело обстоит сложнее.
Люди, выросшие в деревне и переселившиеся в города, будучи взрослыми, отнюдь не сразу становились горожанами в подлинном смысле. Оказавшись в непривычной среде, они очень часто воспринимали первоначально не высокую городскую культуру, а как раз городское бескультурье (попутно забывая из культуры сельской). Поэтому те самые факторы, которые свидетельствовали о высоких темпах урбанизации – в первую очередь наплыв переселенцев из деревни, – препятствовали качественному развитию городской культуры, способствовали постоянному преобладанию в составе городского населения людей промежуточной, т.е. маргинальной культуры, воспитанных в негородских, неурбанистических условиях и лишь с трудом, не полностью приспособлявшихся к ней.
В органическом единстве с урбанизацией и проходившем одновременно расширением промышленной занятости менялись пропорции социальной структуры советского общества. Продолжалось развернувшееся еще в 30-40-е гг. бурное расширение рабочего класса.
С появлением рабочего большинства в механизме пополнения и воспроизводства рабочего класса происходили качественные изменения. Когда он составлял меньшинство населения, его расширение достигалось главным образом путем притока извне, и потому удельный вес ядра кадровых и тем более потомственных рабочих неизбежно оставался ограниченным. Когда же в стане образовалось рабочее большинство, на первый план выдвинулось естественное воспроизводство, пополнение из собственной рабочей среды. С этого времени неустранимая в прошлом тенденция размывания кадрового ядра стала сходить на нет, начался процесс превращения потомственных городских рабочих в наиболее многочисленную прослойку рабочего класса.
Произошло также превращение служащих и массовой интеллигенции во вторую по численности прослойку занятого населения. Этот процесс явно опережал нужду собственно индустриального производства, но служил предпосылкой для перехода на стадию научно-индустриального производства.
При этом технико-технологические сдвиги, рождаемые НТР, ведут к тому, что многомиллионные слои инженерно-технической интеллигенции включаются в рабочие коллектив, подчиняются их дисциплине, живут с ними едиными интересами.
Оба процесса – и охват индустриальной, рабочей организацией труда многих интеллигентов, и приближение образованности, интеллектуальности многих рабочих у уровню массовой интеллигенции – объективно вели к сближению, а то и к прямому слиянию больших групп интеллигенции и рабочего класса. В обществе возникла, по сути дела, единая социально-культурная среда, создающая немаловажные предпосылки для того, чтобы в ней быстрее и теснее, чем когда-либо ранее, соединялись, по ленинскому выражению, «лучшие элементы, которые есть в нашем социальном строе, а именно: передовые рабочие, во-первых, и, во-вторых, элементы действительно просвещенные».
Немало серьезных проблем накопилось и в сфере развития советской интеллигенции, значение которой неуклонно повышалось в связи с дальнейшим углубление научно-технической революции, необходимостью повышения культурного потенциала общества.
Объективным потребностям научно-технического прогресса отвечали предпринимаемые в те годы меры по количественному росту интеллигенции, повышению ее роли в обществе. Темпы роста численности специалистов с высшим и средним специальным образованием превышали темпы роста численности рабочих и служащих, вместе взятых.
Постановлений принималось не мало, но социальные проблемы интеллигенции решались крайне медленно, во многих случаях неудовлетворительно. Безоглядный упор лишь на количество привел к тому, что к началу 80-х гг. в СССР сложился избыток одних отрядов интеллигенции (технической) и острый недостаток других (экономистов, юристов, социологов). По числу дипломированных инженеров наша стана почти вчетверо превзошла США, но общая численность работающих была выше только на треть.
С каждым годом в стране увеличивалось число научных работников. Мы перегнали в этом отношении многие развитые капиталистические страны. Но значительно отстали от них в деле эффективного использования научного потенциала страны.
Падение социальной активности работников умственного труда стало весьма заметным признаком застоя в экономике и других сферах общественной жизни.
Причин, вызвавших такую ситуацию было немало. Одна из важнейших – все та же уравниловка. Средняя зарплата большинства конструкторов и технологов стала ниже средней заработной платы рабочих большинства профессий.
В отсутствие настоящей реформы значительный рост уровня образования и профессионализма не мог не повлечь за собой социального кризиса. Его проявлениями со второй половины 70-х гг. стали общее недовольство своей работой молодых специалистов, получивших хорошее образование и высокую профессиональную подготовку; нездоровый «социально-психологический климат» не многих рабочих местах; использование не по специальности инженеров и ученых, вынужденных выполнять работу техников и обслуживающего персонала из-за нехватки последних; и, наоборот, выдвижение на ответственные посты «серых», некомпетентных людей.
Подтверждая в самом общем виде размах перемен, свершившихся в 60-70-е гг., сдвиги в социально-культурном облике и социальном составе советского народа дают одновременно обобщенную картину однобокого характера общественных изменений, происходивших в это время. Урбанизация, повсеместное распространение городского строя жизни, превращение рабочих и интеллигенции в главную часть народа составляют у нас, как во всем мире неотъемлемые, обязательные компоненты общественного прогресса. Без них невозможны ни завершение индустриализации, ни развертывание НТР и переход к научно-индустриальному производству.
Однако социальные и культурные перемены тех десятилетий, будучи сами по себе необходимыми, не были достаточными для всестороннего прогресса.
Социально-культурное развитие, не подкрепленное экономическими и политическими реформами, выливалось в изолированные, половинчатые изменения отдельных сторон общественной жизни, зачастую только усиливавшие ее диспропорции. Создаваемые этим развитием позитивные возможности оставались нереализованными, а сопряженные с ним противоречия и проблемы, напротив, обострялись и гипертрофировались. Это сказывалось во всех сферах жизни советского общества.
Время и дальнейшее повышение образованности делали традиционные формы морали все менее и менее действенными. Вместе с тем недемократизм административно-бюрократической системы 50-70-х гг., фальшь ее лозунгов, пропаганды, идеологии, лицемерие многих ее деятелей, прямое сращивание ряда звеньев бюрократии с преступным миром по-прежнему тормозили складывание новых, адекватных современным условиям форм нравственности. Параллельно с подъемом образования и развитием цивилизации шло нарастание элементов нравственного распада. В некоторых своих проявлениях -пьянстве в первую голову – распад этот достиг кризисного уровня.
Развитие на основе половинчатого видоизменения административно-авторитарной системы, характерное для послесталинских десятилетий, и особенно для периода с конца 60-х до середины 80-х гг., имело своим итогом нарастание глубоки противоречий и диспропорций во всех сферах жизни общества.
Со второй половины 60-х гг. заглохли всякие попытки преобразования политических институтов и политическая жизнь на долго пришла в состояние застоя. С 70-х гг. отчетливо обозначились застойные явления в экономике, культуре, социальном развитии. В конце 70 – начале 80-х гг. эти тенденции стали преобладающими. Противоречивый, односторонний, непоследовательный прогресс сменился застоем, привел страну к кризису.
Оценивая в целом социальную политику партии и Советского государства 70 – начала 80-х гг. и ее влияние на развитие социально-классовых отношений, можно сказать: допускавшиеся в ней перекосы, абсолютизация тенденции к однородности общества, попытки втиснуть многогранность, плюрализм социальных интересов людей в рамки бюрократически мыслимого общего единого интереса; благие пожелания об улучшении дел, ничего по существу не меняя, в конечном счете привели к нарастанию негативных явлений в социальной жизни, ослаблению союза рабочего класса, крестьянства и интеллигенции, заметному снижению активности масс.
В 70 – 80-е гг. развитие городской субкультуры, повышение общего уровня образования породили значительно более сложную общественную структуру, отличавшуюся целой гаммой «неформальных образований», «микромиров» и уголков «самоуправления» со своей социальной базой, культурой и «конткультурой», исследователями и учеными, молодежными группами, профессиональными и межпрофессиональными ассоциациями. Эта «неформальная» жизнь мало-помалу заставляла прислушиваться к своему мнению и своим требованиям. Пробным камнем (или опытным полем) для этих первых спонтанных проявлений общественного мнения чаще всего служила культурная жизнь. В этом смысле показателен пример В. Высоцкого, ставшего подлинным общественным явлением, позволившим выйти на поверхность не только параллельной культуре, но и неформальным объединениям, которые охватили значительно более широкую массу людей, чем традиционные кружки интеллигенции. Отношение властей к певцу было враждебным, поскольку его идущие вразрез с общей тенденцией, обращенные к народу, говорящие языком народа песни разоблачали изъяны системы. Высоцкий стал выразителем всех обойденных и обездоленных слоев советского общества, его слушали десятки миллионов людей всех социальных групп, тайком размножая миллионы магнитофонных кассет. Он имел возможность выступать только в местах,
которые предоставлялись ему «неформальными объединениями», перед публикой, без какой-либо рекламы заранее знавшей о концерте. В день его похорон десятки тысяч людей собрались перед театром на Таганке, актером которого он был.
Независимые тенденции и неформальные группы появились также и… в самом сердце бюрократии советского государства. Общественные умонастроения проникли в государственные и партийные учреждения… Понятие гражданского общества, циркулирующее в самом центре бастиона государственности – в широких слоях чиновников, вплоть до партийного аппарата и политических лидеров, – открыто бросает вызов представлениям, сложившимся в советском государстве. Но это новое понятие приложимо лишь к новой ситуации.
Эта новая ситуация не осталась полностью вне контроля со стороны власти. Осознавая необходимость охватить и контролировать формирующиеся области микроавтономии, государственные структуры старались придать общественной жизни официально оформленный характер и улучшить, посредством самого общества, контроль за проявлениями его активности. С того момента, как эта деятельность стала узаконенной, власти стали призывать к участию в ней и поощрению общественных организаций, вплоть до случаев передачи последним, в частности профессиональным союзам, функций государственных органов.
КПСС оставалась главной структурой, привлекавшей людей к общественной жизни. За пятнадцать лет – с 1965 по 1980 г. – число ее членов выросло на 42%, и к началу 80-х гг. партия насчитывала 17 млн. коммунистов. Партийный билет становился все более и более полезным «дополнением» к ди­плому, способствуя карьере и налагая лишь минимальные и формальные обязательства на его владельца. Они состояли главным образом в «уважении к правилам игры», что означало не критиковать открыто режим, закрывать глаза на противоречия между политическими речами и реальной жизнью, в которой царила апатия, цинизм и коррупция и, в более общем плане, преобладание личных интересов над общественными. В этих условиях коммунист жил с «двойной моралью», лояльно служа режиму и не разделяя при этом в глубине души убеждений, выражаемых во всеуслышание.
Политическая стабильность брежневского периода позволила расцвести могущественной элите, уверенной в себе, в своих правах и привилегиях, в возможности самовоспроизводства. Однако укоренение этой, словно перенесенной из феодального общества элиты со своей иерархией, территорией и двором входило во все большее противоречие с другой стороной политики власти, заключавшейся в вовлечении масс в общественную жизнь: стоило ли стремиться к активному участию в ней, если достижим был лишь формально почетный статус, но не реальная принадлежность к избранным?
В условиях, когда номенклатура смыкала свои ряды, когда все глубже становилась пропасть между власть предержащими и рядовыми гражданами, поощряемое властями участие в новых общественных объединениях, которые могли бы составить гражданское общество, становилось все более формальным.
В этой ситуации был неизбежен медленный, но неостановимый рост проявлений протеста. За пределами страны особое внимание привлек феномен диссидентства – наиболее радикального, заметного и мужественного выражения несогласия. Его символом стало выступление 25 августа 1968 г. против советской интервенции в Чехословакию, состоявшееся на Красной площади.
Наиболее активные формы протеста были характерны главным образом для трех слоев общества: творческой интеллигенции, среды верующих и некоторых национальных меньшинств. Творческая интеллигенция, разочарованная непоследовательностью Хрущева, равнодушно встретила его падение. Новая правящая верхушка, в которой роль главного идеолога исполнял Суслов, с первых же дней не скрывала своего желания окончательно покончить с эпохой культурной «оттепели». В сентябре 1965г. были арестованы писатели А. Синявский и Ю. Даниэль за то, что издали за границей, под псевдонимами, свои произведения, которые были уже в напечатанном виде ввезены в Советский Союз. В феврале 1966г. они были приговорены к нескольким годам лагерей. Это был первый открытый политический процесс в послесталинский период. Он был задуман как пример и предупреждение; его главный смысл заключался прежде всего в том, что обвиняемые были писателями, осужденными по статье 70 принятого при Хрущеве Уголовного кодекса, которая определяла состав преступления как «агитацию или пропаганду, проводимую с целью подрыва или ослабления Советской власти… распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Тем не мене за процессом Синявского и Даниэля последовали другие аресты и осуждения. В частности, были арестованы: А. Гинзбург, который составил «Белую книгу» из протестов против февральского процесса 1966г., П. Литвинов и Ю. Галансков, основатель «самиздатовского» журнала «Феникс», А. Марченко, автор первой книги о лагерях хрущевского периода, широко распространявшейся в «самиздате». С апреля 1968г. диссидентскому движению удалось начать издание «Хроники текущих событий», которая подпольно выходила каждые два-три месяца, сообщая о посягательствах властей на свободу. Обезглавленная волной арестов в октябре 1972г., редакция журнала с трудом восстанавливалась, и журнал стал выходить эпизодически.
В стране, в которой любая власть, будь то коллективная на низшей ступени, бюрократическая на средней или деспотическая на верхней, всегда оставалась враждебной к свободному выражению мнений, идущих вразрез с принятыми установками и против самой природы этой власти, к тому же в условиях репрессий диссидентство как выражение радикальной оппозиции и альтернативной политической концепции, защищавшей перед государством права личности, не могло охватить широкие слои общества. Разные формы недовольства и неудовлетворенности проявлялись в советской действительности по-разному.
Среди проявлений такого рода несогласий наиболее значительными были:
• Протест большей части молодежи, привлеченной образцами западной культуры (в частности, «поп»-, а затем «рок»-музыкой;)
• Экологические компании (проводимые под руководством Залыгина против загрязнения озера Байкал, а также против поворота сибирских рек в Среднюю Азию);
• Критика деградации экономики молодыми «технократами», зачастую работавшими в престижных научных коллективах, удаленных от центра (например, в Сибири);
• Создание произведений нонконформистского характера во всех областях интеллектуального и художественного творчества (и ожидавших своего часа в ящиках письменных столов или в мастерских их авторов).
Все эти направления и формы протеста получат признание и расцветут в период «гласности».
Начиная с 1945г. внешняя политика СССР осуществлялась на нескольких уровнях: дипломатия советского государства как таковая, взаимоотношения ВКП(б) – КПСС с зарубежными коммунистическими и рабочими партиями, СССР – страны социалистического лагеря и страны социалистического лагеря – остальной мир.
Взаимосвязь этих различных аспектов внешней политики зависела от многих переменных, и в первую очередь – от господствующих тенденций и противоречий внутренней политики Советского Союза. В октябре 1964г., когда новое руководство взяло власть в свои руки, в «пассиве» волюнтаристской внешней политики Хрущева были: поколебленное из-за раскола с Китаем и румынской фронды единство социалистического лагеря; натянутые вследствие Карибского кризиса отношения между Востоком и Западом; нерешенность германской проблемы; наконец, отсутствие ощутимых результатов политики Советского Союза в отношении стран третьего мира.
Брежневская группа поставила три приоритетные задачи:
• устранить угрозу распада социалистического лагеря и еще теснее сплотить его в политическом, военном и экономическом отношениях;
• нормализовать отношения между Востоком и Западом («сосуществование в сотрудничестве»). Этот курс, впрочем, был взят только после обострения в начале 70-х гг. конфликта с Китаем и начала сближения последнего с Соединенными Штатами, когда советские руководители почувствовали возникновение новой опасности;
• последовательно проводить политику поддержки «прогрессивных» движений и режимов во всем мире. Эта политика была особенно активна в отношении стран, находившихся в непосредственной сфере влияния СССР (например, Афганистан). Реализация этих задач может быть проиллюстрирована тремя важнейшими событиями во внешней политике 1965-1985 гг.: советская интервенция в Чехословакию, подписание двух первых соглашений об ограничении стратегических вооружений во время визита Никсона в Москву в мае 1972г., вторжение Советского Союза в Афганистан. Очевидно, что все эти события способствовали разрядке международной напряженности, однако они были тесно связаны между собой. На самом же деле в основе этих действий, казавшихся на первый взгляд полностью взаимоисключающими, была своя логика, проистекавшая из существования трех аспектов внешней политики СССР: социалистический лагерь, отношения между Востоком и Западом и отношения со всем остальным миром.
Укрепить пошатнувшиеся позиции Советского Союза в социалистическом лагере и среди компартий стран третьего мира было первой внешнеполитической заботой преемников Хрущева.
Новые руководители начали с миролюбивого жеста в сторону Пекина, прекратив полемику и отложив конференцию компартий, которую Хрущев предполагал созвать в декабре 1964 г. Укрепление советских позиций произошло и среди коммунистических партий Латинской Америки, собравшихся в декабре 1964 г. на конференцию в Гаване. СССР одобрил результаты конференции и поддержал вооруженную борьбу во многих странах Латинской Америки, продемонстрировав тем самым твердую решимость нового руководства Советского Союза не уступать районы вооруженных действий китайскому влиянию. СССР оказал, далее, большую экономическую и военную помощь Северной Корее и Северному Вьетнаму. Благодаря этой помощи обе страны заняли позицию строгого нейтралитета по отношению к советско-китайскому конфликту.
Компромисс, на который пошел Советский Союз с Ф. Кастро по вопросу о вооруженной борьбе в Латинской Америке, как и помощь Ханою в момент усиления американского вмешательства во Вьетнам указывали на то, что СССР отдавал предпочтение налаживанию отношений с социалистическим лагерем – даже в ущерб своим отношениям с Соединенными Штатами.
Принятые на XXIII съезде КПСС в марте 1966 г. решения подтвердили тенденцию к более жесткой внешней политике в послехрущевский период. Мирное сосуществование уже не рассматривалось как «генеральная линия внешней политики Советского Союза». Эта идея, конечно, продолжала присутствовать в отношениях между Востоком и Западом, но во всех других случаях «соревнование между двумя лагерями было как никогда активным» Если мирное сосуществование и оставалось целью советской политики, оно тем не менее перестало быть грандиозным замыслом урегулирования, разнообразных аспектов эволюции международной системы. Усиление американского военного вмешательства во Вьетнаме, которое доказало Советскому Союзу, что он не может отвратить Соединенные Штаты от «экспорта контрреволюции», имело прямое отношение к переоценке советским руководством идеи «мирного сосуществования».
Несмотря на несомненные успехи советских руководителей в стремлении восстановить полный контроль над социалистическим лагерем, им предстояло преодолевать определенные сложности, в особенности в отношениях с кубинцами, китайцами и, в скором времени, с чехами и словаками.
Надо отметить, что во вьетнамском конфликте советское правительство действовало осторожно. Оно удержалось, например, от предоставления Ханою некоторых видов оружия, которые могли бы сразу резко обострить конфликт (неядерные ракеты «земля-море», которые могли бы поражать крупные корабли 7-го американского флота, с которых производилась бомбежка Северного Вьетнама). Китай, хотя и не принявший в 1965 г. советского предложения оказывать совместную военную и экономическую помощь Ханою, не удержался от того, чтобы заклеймить «советскую трусость» перед лицом американской агрессии. В 1965 г. он потребовал от своих союзников разоблачать позицию Советского Союза. Однако начавшаяся в 1966 г. в Китае «культурная революция» почти полностью исключила его из международной жизни к глубокому облегчению Советского Союза.
В Восточной Европе советскому руководству удалось стабилизировать ситуацию и ликвидировать последствия событий 1956 г.
В Венгрии: политическая жизнь, конечно, продолжала оставаться под абсолютным контролем партии, однако в сфере культуры была допущена некоторая свобода, а главное, разумная экономическая политика обеспечивала в Венгрии исключительные для коммунистической Восточной Европы условия жизни. Положение в Венгрии сильно контрастировало с ситуацией в Чехословакии. Суровый политический режим, экономические срывы, особенно тяжело переносимые из-за того, что страна знала лучшие времена, рождали дух сопротивления, который уже не ограничивался интеллигентскими кружками, проникая в саму партию. В июне 1967 г. по инициативе писателей-коммунистов открыто выступил против руководства партии Съезд писателей. К осени, после массовых студенческих демонстраций и забастовок, оппозиция властям еще больше усилилась. С этого момента события стали приобретать все более стремительный характер. Чтобы завоевать доверие, новое партийное руководство решило незамедлительно провести ряд реформ. В экономическом плане была подготовлена реформа, предусматривавшая в рамках планирования, не столько директивного, сколько инициативного, самостоятельность предприятий и рыночные условия их хозяйствования. Самостоятельность предприятий позволяла трудящимся предпринять и ряд шагов для перехода к самоуправлению.
Изменения, произошедшие в руководстве Компартии Чехословакии и поначалу благожелательно встреченные в Москве, казалось, вели в условиях очень быстрой и, по всей видимости, неконтролируемой эволюции партии к настоящему политическому кризису советской системы в Чехословакии. Этот кризис характеризовался переходом, с одной стороны, от экономических реформ к политическим и, с другой, от оппозиционного движения интеллигенции и рабочих к кризису внутри самой партии. Пример мог стать заразительным, и руководители ГДР и Польши компартий Восточной Европы в Дрездене (март 1968 г.), затем в Варшаве (июль 1968 г., в отсутствие Чехословакии, которая, подвергшись резким нападкам в Дрездене, отказалась принять участие в этой конференции).
Встреча Брежнева и Дубчека в Черне и совещание «шести» 3 августа в Братиславе привели только к внешнему примирению, так как чехословацкие коммунисты решили не отказываться от начатых ими реформ. Наконец, после довольно длительных колебаний и под давление руководства ГДР, советская сторона решилась начать интервенцию – «по просьбе чехословацких товарищей». В ночь с 20 на 21 августа 1968 г. войска пяти стран – участниц Варшавского Договора вступили в Чехословакию. Отношение к этой акции населения страны убедило советское руководство в необходимости «переходного периода»: 26 августа в Москве было принято соглашение о «нормализации положения», а 16 октября в Праге заключено соглашение о «временном нахождении войск Варшавского Договора» в Чехословакии. Однако продолжающиеся демонстрации протеста против оккупации привели советское руководство к решению отстранить Дубчека и его окружение от руководства страной и поставить во главе КПЧ Г. Гусака (17 апреля 1969 г.). Проведя в стране широкую чистку «враждебных» элементов. Гусак подписал 6 мая 1970 г. новый договор о союзе с СССР и вынудил ЦК КПЧ одобрить советскую интервенцию.
Эта акция СССР преследовала две цели: первая была продиктована стратегическими соображениями внешней политики, вторая, возможно, более существенная, внутренним положением в Чехословакии и эволюцией ее коммунистической партии.
Вместе с Польшей и ГДР Чехословакия образовывала то, что называлось «железным треугольником» Варшавского Договора. Чехословакия, прикрывавшая страны Договора с южного фланга, являлась главным плацдармом СССР. Советских лидеров и их союзников не могли не встревожить некоторые заявления высших руководителей Чехословакии, требовавших пересмотра положений Варшавского Договора, чтобы уменьшить руководящую роль Советского Союза в пользу восточноевропейских стран. С другой стороны, в атмосфере «пражской вены» сильно ослабла обычная настороженность чехословацкого руководства по отношению к ФРГ, новое руководство было намерено нормализовать свои отношения с этой страной, которая со своей стороны, казалось, была готова предоставить Чехословакии солидный кредит. Это совсем не устраивало ГДР, наиболее враждебно настроенное к «пражской весне» восточноевропейское государство Наконец, установление особых отношений между Югославией, Румынией Чехословакией (незадолго до советской интервенции, 9 августа Тито, а 20 – Чаушеску был оказан триумфальный прием в Праге) не могло не беспокоить Москву, опасавшуюся восстановления новой «малой Антанты», объединявшей эти три страны в период между войнами.
Эволюция чехословацкой компартии беспокоила советских руководителей не меньше, а может быть, и больше, чем геополитические проблемы. Упразднение цензуры, как и процесс демократизации партии заставляли их опасаться «социал-демократизации» КПЧ. На начало сентября 1968 г. был уже назначен партийный съезд, на котором должны были быть внесены изменения в устав и в формулировку принципов демократического централизма. Именно чтобы помешать КПЧ сделать решительный шаг в этом направлении, 21 августа и была принята военная интервенция.
Действительно, в отличие от событий 1956 г. и 1968 г. военная интервенция была вызвана предчувствием опасности, чем конкретными обстоятельствами. Глубоко консервативная советская верхушка не могла позволить складывавшейся ситуации выйти из-под ее контроля.
«Нормализация» положения в Чехословакии ускорила начавшийся в конце 50-х гг. процесс интеграции, как военной, так и экономической. Восточной Европы и СССР.
Помимо Варшавского Договора и СЭВ Советский Союз выступил инициатором создания около 30 межгосударственных учреждений, предназначенных координировать работу промышленности и транспорта, распределение энергии, химическое производство и производство вооружений. Для этих учреждений была характерна тенденция к быстрому расширению сферы их деятельности и усиление в итоге контроля Советского Союза над экономической жизнью «братских государств». Так на деле реализовывался принцип «ограниченного суверенитета», или так называемая «доктрина Брежнева». Этот процесс, однако, вызвал сопротивление, и наиболее упорное было оказано Румынией, помешавшей в 1974 г. Советскому Союзу установить еще более тесную координацию военного командования стран Варшавского Договора.
Пробить наиболее серьезную брешь в, казалось бы, замкнутой системе восточноевропейских режимов было суждено Польше. Резкое повышение цен в 1970 г. вызвало массовые волнения рабочих ее балтийских портов. В течение последующих десяти лет польские власти проводили экономическую политику, основанную на широком импорте, что позволило обойтись без немедленного провидения структурных реформ, но еще больше увеличило и так уже исключительно большую внешнюю задолженность страны. Результатом стала необходимость повышения цен на продукты питания, что в свою очередь вызвало новую волну забастовок.
После пражских репрессий и невыполнения второго обещания Герека в 1970 г. смягчить режим у поляков уже не было иллюзий в отношении реформ сверху, и польское движение развивалось совершенно самостоятельно, вырабатывая собственные организационные формы. Не претендуя на установление каких-либо форм самоуправления предприятий, «Солидарность» тем не менее выполняла роль противовеса официальной власти и, опираясь на основные требования польского общества, ставила под сомнение многие аспекты деятельности единого партийно-государственного организма. Учитывая эти совершенно новые обстоятельства, советское руководство лишь с большим трудом могло непосредственно вмешаться в польские дела без риска пролития крови. Поэтому «нормализация» положения в стране была доверена поляку, генералу Ярузельскому, и в этом заключалось главное отличие от событий 1968 г. Тем не менее и в отсутствие прямого вмешательства Советского Союза последовавшая «нормализация» была занесена международной общественностью в черный список дел, совершенных Советским Союзом. Результатом этого была непрерывная деградация образа Советского Союза, действия которого все больше ассоциировались с попранием прав человека как внутри страны, так и в соседних странах.
Начало 70-х гг. было отмечено радикальным поворотом в сторону реальной «разрядки» напряженности между Востоком и Западом. До этого времени военное вмешательство Соединенных Штатов во Вьетнаме и приоритет, отдаваемый Советским Союзом социалистическому лагерю с целью его сплочения, мешали заключить какой-либо важный и прямой договор между двумя великими державами. Поэтому Советский Союз довольствовался тем, что пытался проводить политику «периферийного» сотрудничества с союзниками Соединенных Штатов, сначала с Францией, а затем с ФРГ.
Нормализация отношений с Западной Германией была для СССР важным политическим и дипломатическим успехом. Соглашения были подписаны на условиях, которых беспрестанно в течение долгих лет добивался и требовал Советский Союз, а именно: признание послевоенных границ и политического порядка, установленного им в Восточной Европе, – принятию которых оказывала сопротивление ФРГ. Со стороны же СССР нормализация не требовала серьезных уступок. Одним из первых последствий потепления советско-германских отношений было ощутимое оживление экономического обмена между этими странами. Для советских руководителей, которые рассчитывали на массовый импорт западной технологии, чтобы повысить производительность труда в советской промышленности, не прибегая к структурным реформам, быстрое налаживание обмена с самой экономически динамичной европейской страной имело огромное значение. Соглашения, заключенные в начале 70-х гг. и сыгравшие роль мирного договора, сделали наконец возможным и созыв конференции по безопасности в Европе, которого так добивался Советский Союз.
1972 г. был годом важного поворота в советско-американских отношениях. Начиная с визита Никсона в Москву в мае 1975 г. мир жил в атмосфере «разрядки» напряженности и «согласия» между Соединенными Штатами и Советским Союзом.
За встречей в верхах между Никсоном и Брежневым в мае 1972 г. последовало заключение ряда советско-американских соглашений. В период между встречами в Москве и Вашингтоне, который Брежнев посетил в июне 1973 г. было подписано 23 соглашения о сотрудничестве двух стран в различных сферах, начиная с защиты окружающей среды вплоть до использования ядерной энергии в мирных целях, не говоря уже о совместной космической программе. Собственно же политика «разрядки» состояла из двух компонентов: экономических соглашений и ядерных вооружений.
Из всех заключенных между СССР и США в период «разрядки» соглашений наиболее новаторским было соглашение об ограничении стратегических вооружений. Достигнутый СССР в 1969 г. паритет по числу межконтинентальных ракет побудил к переговорам по их ограничению. Временный договор, заключенный 26 мая 1972 г. в Москве на пять лет и названный ОСВ-1, ограничивал для обеих сторон число межконтинентальных ракет и ракет, запускаемых с подводных лодок.
В политическом плане это соглашение означало для Советского Союза признание Соединенными Штатами его статуса великой державы и клало,таким образом, конец длительному периоду неравенства в советско-американских отношениях. Обе державы признали свою взаимную уязвимость в поддержании определенного баланса в вооруженных силах.
Никакое соглашение не может быть достигнуто, если нет минимума доверия с обеих сторон.
«Разрядка» напряженности, оказавшаяся наиболее глубокой в 1972-1975 гг., была закреплена важным международным соглашением: 1 апреля 1975 г. руководители европейских стран, к которым присоединились Соединенные Штаты и Канада, подписали в Хельсинки Заключительный акт Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе. Это было большим успехом советской дипломатии. Советский Союз наконец достиг цели, которую уже давно преследовал: торжественное признание территориального и политического порядка, установленного им в Восточной Европе. В обмен на это признание западные участники настояли на включении в Акт, несмотря на сопротивление советской стороны, статей о защите прав человека, свободе информации и передвижения.
По сути, в основе «разрядки» лежало глубокое недоразумение. Западу она представлялась «глобальной», он признавал существующее в Восточной Европе положение, рассчитывая, что в ответ на это СССР воздержится от участия в конфликтах в остальном мире. Для советской же стороны «разрядка» ограничивалась обязательством не вмешиваться в дела Запада (например, посредством компартий, к тому же после возникновения «еврокоммунизма» все менее склонных следовать указаниям Москвы).
Смертельный удар «разрядке» был нанесен советской интервенцией в Афганистане в декабре 1978 г. когда советские руководители принимали решение ввести войска в Афганистан, они, конечно, не могли представить себе, какие серьезные последствия повлечет за собой эта их «инициатива» и как она отразится на отношениях между Востоком и Западом. Уже в течение нескольких лет Афганистан находился в зависимости от Советского Союза.
Захват Советским Союзом Афганистана со всей очевидностью подтвердил постепенно утверждавшееся на Западе со второй половины 70-х мнение о том, что «разрядка» была «улицей с односторонним движением», сильно напоминая жульничество на рынке. Афганское «дело» положило, таким образом, начало новому периоду глубокого недоверия, даже противостояния двух сверхдержав, которое выражалось в постоянных обвинениях, в преднамеренно очернявшей противника символике («СССР – это империя зла»), в демонстративных акциях (отказ американской, а затем и советской стороны от участия в Олимпийских играх).
Итак, в начале 80-х гг. проводимая «олигархией стариков» внешняя политика СССР приносила по преимуществу неутешительные результаты, перечеркивавшие плоды «разрядки». Период, несомненно благоприятный для Советского Союза как в дипломатическом, так и в экономическом отношении закончился, и теперь Советский Союз задыхался в гонке за ядерным и технологическим паритетом.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Верт Н. История советского государства, 1900 – 1991. М., 1992.
2. На пороге кризиса: Нарастание застойный явлений в партии и обществе. М., 1990.
3. Наше Отечество: Опыт политической истории. М., 1991.Ч.2.
4. Личность и эпоха. Политический портрет Л.И. Брежнева. М., 1991.

How to Stop Missing Deadlines? Follow our Facebook Page and Twitter !-Jobs, internships, scholarships, Conferences, Trainings are published every day!